12 глава
В кодексе Валларди сохранились три подготовительные зарисовки для головы принцессы, восстанавливающие процесс работы художника над важнейшим образом фрески и многое объясняющие в его отношении к окружающему миру. На одной изображена повернутая вправо голова женщины в платке (Париж, Лувр); на ее обороте — набросок головы принцессы для фрески, и, наконец, на третьей та же модель, но со сложной прической показана обращенной вправо (Париж, Лувр).
Первый рисунок — точная натурная штудия, запечатлевшая облик не очень молодой женщины с полной шеей и, пожалуй, слишком большим ухом, слегка оттопырившимся из-за мешающего ему края платка, туго завязанного на голове. Суховатые губы плотно сжаты, в углу их притаилась усталая складочка. Крутую линию лба прерывает решительная выпуклость брови. В этой зарисовке в полную меру проявилась «аналитичнось» видения художника раннего Возрождения, не уклоняющегося в воссоздании индивидуальных особенностей модели от подробного «отчета» обо всех сколько-нибудь существенных чертах ее облика.
Осторожные, «ищущие» перовые линии, ложась поверх предварительного карандашного наброска, тонко прослеживают своеобразие пластической формы лица, прозрачной косой штриховкой передают слегка выдающуюся скулу, сгущаясь в тенях, рождают ощущение плавного перехода форм. В то же время предельная проработанность рисунка не разрушает цельности художественного впечатления. Структурно соотнесенная с общей характеристикой, каждая деталь раскрывает новые грани образа. В суховатом и дробном на первый взгляд этюде, в угловатом абрисе неповторимого в своей индивидуальности профиля, в оттопырившемся ухе, в нежных завитках выбившихся из-под косынки волос разлито удивительное ощущение неподдельной жизни.
Антонио Пизанелло - Голова женщины. 1433—1438 гг.
В листе 2347, где модель изображена в правом повороте, все неуловимо меняется. Профиль становится более правильным, классическим, линия лба выравнивается, обретая плавные очертания, и при этом удлиняется: поскольку в соответствии с модой того времени высокий лоб считался неотъемлемым признаком женской красоты, дамы искусственно усиливали впечатление величины лба, подбривая волосы в его верхней части. Складка возле губ, придававшая женскому лицу в предыдущем рисунке выражение отчуждения и даже суровости, исчезает; ухо становится маленьким, нос — прямым. Вместо платка появляется замысловатая причёска. Но, существенно переработав натурный этюд, художник сохраняет и во втором рисунке живую непосредственность первого впечатления: шею женщины пересекает длинная складка, и этот штрих сообщает изображению острую жизненность.
Третий набросок является графическим эквивалентом живописного образа. Реальная женщина, в простом головном уборе, с налетом будничной повседневности на суховатом лице, превращается в нем в царственную принцессу с высокой, украшенной диадемой прической, мягко продолжающей линию лба. В ее облике, значительно сгладив индивидуальную природу исходной модели, Пизанелло воплощает представление об идеале женской красоты, бытовавшее в придворном искусстве Северной Италии; идеал этот к тому же обретает в «контексте» фрески оттенок таинственного магнетизма. Тем не менее, сопоставление подготовительных рисунков, реконструирующих процесс сложения образа, показывает, что, персонифицируясь, этот идеал утрачивает свою отвлеченность, холодную элегантность и наивную сказочность, а сам факт существования рисунков помогает понять, в чем состоит подлинная новизна произведения художника. Она — в том необычном «психологизме» фрески, просвечивающем сквозь завесу внешней непроницаемости, в том сложном и «неоднозначном» настроении ее главных героев, которые, вбирая в себя черты конкретных, неповторимо индивидуальных людей, обретают глубину содержания и тонкий трепет жизни.
Но в поэтическом воображении Пизанелло реальным является не только бытие центральных образов сцены. Художник наделяет приметами настоящего мир, который их окружает, пространство, которое они заполняют своим присутствием. И самое красноречивое тому свидетельство — многочисленные рисунки с натуры, исполненные в годы работы в капелле Пеллегрини. В широте тематики, отличающей зарисовки 1430-х годов, предназначенные специально для фрески «Св. Георгий и принцесса» и не вошедшие в композицию, в разнообразии затрагиваемых ими аспектов действительности отчетливо прозвучали ренессансное чувство увлеченности окружающим миром, его многоликостью и красотой, пафос познания и утверждения. За каждой деталью фрески стоит живой прообраз, увиденный Пизанелло в действительности. Выглядывающие из-за холмов и четко выделяющиеся на темном фоне светлые здания скопированы, очевидно, с реальных построек Вероны. Каменное кружево причудливых остроконечных сооружений справа напоминает, в частности, гробницы Скалигеров, возвышающиеся и сейчас на площади Санта Мария Антиква. Прежде чем поместить в композицию изображение виселицы, художник провел не один день за стенами города, где совершалась казнь, и выполнил несколько зарисовок повешенных, с жестокой обстоятельностью запечатлев повороты висящих трупов и страшные оскалы мертвых лиц.
Антонио Пизанелло - Набросок женской головы. 1433—1438 гг. Рисунок.
Летящие птицы, лошади оруженосцев и спутников короля, собаки, снующие в ногах у людей, — все эти изображения, перенесенные во фреску с натурных рисунков и вдохнувшие в ее образную ткань атмосферу реального мира, отразили полноту впечатлений человека нового времени. Идущая из поздней готики тенденция «расширительного» внимания к разнообразным аспектам действительности перерастает в этом произведении в новое качество, которое впоследствии составит одну из существенных граней образной структуры северо-итальянского ренессансного искусства. «Жажда зрительного обладания» реальным миром, пробужденная к жизни еще Томмазо да Модена, оборачивается во фреске Пизанелло особой полноценностью зрительного образа, его самостоятельной выразительностью, его правом на собственную полнокровную жизнь. И если произведения мастеров Центральной Италии, стремившихся воплотить порядок и закономерность мироздания, можно сравнить с идеальными конструкциями, управляемыми архитектоническим видением Ренессанса, то фреска Пизанелло с ее увлеченностью разнообразием, неожиданностью, изменчивостью окружающей действительности подобна огромному альбому типажей того «театра мира», где, как пишет Маганьято, «глаз художника не скользит легко и проворно, фиксируя увиденное в классическом равновесии, но проникает испытующе и рьяно».